Что заставило вас хотите посмотреть Джордж Вильерс, 1-й герцог Бэкингем? Певыми люди встретили " Мы доверяли герцогу Бекингему " Да здравствует королева Генриетта! Сойдя на сберегал в Дувре в субботу 12 июня 1625 года после короткого, восьмичасового, морского странствия, Генриетта горькая увидела эскорт, приехавший, чтоб взять ее и препроводить в возвышающийся над городом замок. Король Карл, желая и сгорал от нетерпения, все же решил столкнуться с юной женой только после такого, как она отдохнет от тягот пути. Генриетта, непременно, практически не спала, а ее французское свита пришло в гнев из- за очень умеренного приема и печального состояния замка, где кое-кому даже довелось почивать на соломенных тюфяках. Дурное предсказание последующих событий…{293} Рано сутра последующего дня повелитель приехал из Кентербери, где провел ночь. Юная королева, позабыв о каждом протоколе, убежала по лестнице и кинулась к ногам жена, которого видела впервыйраз в жизни. И сходу истока читать поздравительный комплимент, который заблаговременно разучила напамять: " Государь, я приехала в страну Вашего Величества, чтобы быть Вам полезной и повиноваться Вашему управлению ", – после что разрыдалась. Карл, также очень взволнованный, поднял ее и принял в объятия. Поскольку он оглядел ее с ног до головы, она приподняла край платьица и произнесла: " Государь, я стою на личных ногах и не использую никакими искусственными средствами. Мой рост вправду таков, не более и не меньше ".( Она была ему по плечо.) И таккак ей хотелось имеется, повелитель повелел сходу же доставить холодную закуску и подавал ей из собственных рук фазана и прочую малую нелепость. Первая встреча прошла благополучно{294}. Но на горизонте уже сгущались тучи. Когда садились в карету, чтоб ездить в Кентербери, где епископу предстояло хвалить брак сообразно англиканскому обряду, британский церемониймейстер стал противоречить против такого, чтоб в карету короля и королевы села госпожа де Сен-Жорж, былая гувернантка и доверенная женщина Генриетты Марии, неглядя на то, что царскую чету сопровождали графиня мама Бекингема, его супруга и его сестра графиня Денби. Французы возмутились. В конце концов повелитель уступил, и требование госпожи де Сен-Жорж было удовлетворено. Так вышло первое стычка на грунте протокола. За ним последовало оченьмного остальных: в тот век, наиболее чем когда- или, кропотливо наблюдали за размещением " по старшинству ", соблюдали критерии, диктующие, кому следует и кому не следует давать путь, оценивали преимущество сидеть на табуретах в пребывании короля и тому такие иерархические почести, какие потом с таковой страстью описывал Сен-Симон. В то же время некто из сопровождавших королеву послов( барон де Шеврез, маркиз д'Эффиа, граф де Бриенн или Лавиль-о-Клер) заспорил по тому же поводу с Бекингемом: Бриенн и Тилльер тщательно и с восстанием описывают этот эпизод в собственных мемуарах{295}. Подобные протокольные тонкости, которым уделяли немало места в дипломатических документах такого времени, современному читателю имеютвсешансы появиться глупыми. Тем не наименее тогда они были очень главны, поэтому что по численности шагов навстречу собеседнику, по наиболее или наименее торжественному приветствию судили об почтении к сударю, а стало быть, к стране, которую представляли соучастники церемоний. В предоставленном случае, следует отметить, что как с британской, так и с французской стороны отсутствовали даже мельчайшие симпатия и сознание по отношению друг к другу. Можно лишь изумляться тому, сколь воинственно откликались о соседнем народе даже бывалые послы, не разговаривая уже о обычных путешественниках. Разумеется, в некий мерке тут играло роль отличие в вероисповеданиях. Однако зарождалась агрессивность на каком-то глубочайшем подсознательном уровне. Каждая из 2-ух наций винила иную в вероломстве, коварстве и легкомыслии. О личности короля высказывались сдержанно, но министров осуждали с суровостью, граничащей с нелюбовью. Протоколы дебатов в британском палате изобилуют выпадами против Франции, одинаково как и против Испании. Что до воспоминаний Тилльера, Бриенна и Ришелье, то они дышат очевидной антипатией к Англии и британцам. Об этом не следует забрасывать, стараясь взятьвтолк политику, которую стал новости Бекингем, возвратившись из Франции в июне 1625 года. Тем не наименее, дела меж Карлом i и Генриеттой Марией в эти первые дни, аналогично, складывались отлично. По сути, ни он, ни она не были взрослыми людьми( ей было шестнадцать, ему – 20 5, и они оба еще оставались девственниками). Их первая брачная ночь в Кентербери, обязано быть, стала обоюдным изобретением. Наутро Карл был весел, в то время как его жена казалась " умирающей ", " больной " и " очень грустной " {296}. Можно с достаточной ступенью убежденности допустить, что брак осуществился, мягко разговаривая, без особенной влечения. Супружеская два прибыла в Лондон по Темзе на впечатляющих размеров барже, увенчанной зеленым бархатом и золотом( охото полагаться, что ткани были непромокаемыми, ибо дождик лил как из ведра). Несмотря на непогоду и свирепствовавшую в городке эпидемию чумы, по берегам стояли толпы, люди сидели в лодках, и все орали: " Да здравствует повелитель Карл! Да здравствует королева Генриетта! " Она улыбалась, махала рукою. Хотелось полагаться, что она станет известна в народе. Однако сожаление пришло очень быстро. Стоявший вблизи с молодоженами Бекингем, как постоянно, казался старшим братом и хорошим или злобным гением – покуда это было почему-то. Англичане по большей доли не понимали тех политических критерий, на которых был заключен брак. Рано или поздно им будетнеобходимо все объяснить… Чума и парламент Весна и лето 1625 года стали для Лондона порой чрезвычайно тяжелой эпидемии чумы. Это болезнь временами ворачивалось, опустошая перенаселенные, чуждые санитарии городка, и никто не знал, ни почему оно появляется, ни как с ним биться. В июле в столице любой день умирало наиболее трехсот человек. Верующие и даже священники водинмомент заболевали прямо во время службы в церкви, люди падали на улицах; мертвецов хоронили в братских могилах. Именно в таковых чрезвычайных обстоятельствах 18 июня в Вестминстере открылись заседания парламента, главного при новеньком господине. Карл i и Бекингем ждали полностью мирной сессии: предполагалось, что по духу собственному этот парламент будет продолжением такого, который был распущен в связи со гибелью короля Якова, а политика юного короля подходила принятым тогда решениям. Флот, проектный для нападения на Испанию( желая эта задачка беспрепятственно и не формулировалась), оснащался в портах. Апрельским указом короля предусматривался комплект в армию 10 тыщ человек. Были заключены или готовились к заключению союзы с голландцами, шведами, датчанами. Предполагалось, что все это удовлетворит депутатов, а в подробности разрешено было не вдаваться. Рассуждая таковым образом, Бекингем и вособенности его " ценный юный государь " в следующий раз, и еще наиболее очевидно, чем при жизни старенького короля, доказали родное совершенное и необычное недопонимание настроений личного народа. Речь короля в палате производит воспоминание или политической тонкости, или лжи, – называйте, как желаете. Карл не обожал общественных выступлений и неприкрыто произнес об этом: " Я спасибо Бога за то, что дела, о которых тут сходит стиль, не требуют особенного красноречия, ибо не в моем нраве произносить немало ".( Лорды и депутаты наверное порадовались, что им не будетнеобходимо прослушивать нескончаемое выступление вроде тех, какими награждал их в каждую сессию повелитель Яков.) " Вы, милорды и бога, помните, что я рекомендовал папе порвать уговоры [с Испанией], как вы такого хотели. Я поступил так по вашему требованию и по вашей просьбе. Поэтому вы обязаны взятьвтолк, каким стыдом для вас и для меня мог бы начинать крах начатого таковым образом дела вследствии недостатка средств. Только вы в состоянии их мне дать во имя вящей славы Господа и нашей веры " {297}. Речь, естественно, была короткой, но она ничто и не разъясняла. Хранитель печати Уильямс, бравший словечко после короля, выразился никак не светлее. Депутаты ожидали иного: какие конкретно договоренности достигнуты с Францией? Как были применены субсидии, по которым голосовали в прошедшем году? Для что специализирован флот, оснащаемый в портах? Какова станет судьба армии Мансфельда сейчас, когда Бреда взята испанцами( именитая сдача городка, увековеченная Веласкесом на одной из самых узнаваемых картин такого времени, произошла 26 мая)? И основное: как собирается повелитель соединять меры по смягчению участи католиков, принятые еще до его свадьбы, с неоднократно дававшимися обязательствами взыскательно блюсти законы против " иезуитов, семинарских проповедников и иных подстрекателей к мятежу "? С самого истока заседаний развернулись дебаты конкретно по данной, очень чреватой проблемами проблеме. На вопросы спикера сэра Томаса Крю, человека, вообщем, недалёкого к Бекингему и Карлу, хранитель печати отвечал уклончиво: следует-де полагаться королю, когда стиль идет о охране религии; " судари не должны отчитываться перед подданными в каждом собственном поступке ". Самое-де основное – это побыстрее отметить субсидии, нужные для борьбы, которой хочет и сам парламент. Это обозначало востребовать очень многого от людей, не желающих, чтоб им навязывали решения без суровых разъяснений. Депутаты Фрэнсис Сеймур и Джон Элиот, какие скоро стали очень популярны, свели дебаты к тому, что, по их понятию, было самым принципиальным: то имеется к уголовному преследованию католиков. " Религия имеется та ассоциация, которая сводит всех подданных короля в рамках почтения к Божественным законам и лицу, воплощающему их на земле. Любые верующие несогласия неприятны Богу и власти [короля]. Без целостности не может быть ни подчинения, ни порядка… " Этот контент интересен тем, что он светло выражает мировоззрение, практически повсеместно бытовавшее в Европе в начале xvii века: " одна религия, один повелитель, один закон ". Трудно выдумать что-либо наиболее дальнее от веротерпимости в современном понимании слова, чем расположение британских протестантов во эпохи Карла i. Их точказрения удивительно контрастирует с великодушными взорами Генриха iv и Ришелье. Наконец, после двенадцатидневных бурных пререканий о том, сколь опасна терпимость по отношению к католикам, депутаты перешли к вопросу о предоставлении субсидий. Однако, по непонятной оплошности или по легкомыслию, ни хранитель печати, ни лорд-казначей Лей, ни сам Бекингем не сочли необходимым именовать подходящую сумму. Сеймур, постоянно возражавший против ведения борьбы в Германии и все наиболее становившийся фаворитом оппозиции, внеспредложение дать субсидию и проголосовать за пятнадцатипроцентный налог, что сочиняло возле 100 тыщ фунтов стерлингов – сумма жалкая по сравнению с настоящими нуждами. Фелипс поддержал это предписание: таккак повелитель ничто не произнес о собственных планах, о состоянии флота и армии. " Что стало с 20 тысячами человек и тысячами фунтов стерлингов, какие оказались истрачены без успеха, без чести, без выгоды? " После споры суммы были увеличены до 2-ух субсидий, но без пятнадцатипроцентного налога, то имеется возле 140 тыщ фунтов стерлингов, обозначенных как " аттестат любви подданных к Его Величеству ". И – что наиболее странное – хранитель печати поблагодарил депутатов от имени короля. После этого голосование по субсидиям разрешено было полагать оконченным. То была трагедия для царской власти. Дилетантство, с которым велось это дело, элементарно поражает. В довершение только, вместо такого чтоб засвидетельствовать преимущество короля на сбор косвенных налогов " с тонн и фунтов "( налоги на импорт и экспорт) на все время его царствования, как это традиционно делалось, депутаты дали сударю это преимущество лишь на год, чтобы показать, что они не намереваются дарить новому монарху совершенной свободы действий. Бекингем, напуганный тем, в какой-никакой тупик его обязаны были загнать эти две предоставленные субсидии, порекомендовал Карлу i временно прекратить заседания парламента по фактору чумы, тем наиболее что почтивсе депутаты уже сбежали из городка и в заседаниях участвовало не наиболее пятидесятипроцентов состава. Но до этого он желал попробовать заполучить доп средства. Это было опасной забавой, поэтому что, сообразно британской парламентской традиции, такие голосования числятся конечными. Вот тогда и возникает на сцене сэр Джон Элиот, впрошлом друг Бекингема( он познакомился с ним в молодости в Париже [61], и с тех пор они сохраняли красивые дела, благодаря чему Элиот был назначен вице-адмиралом Девона), который нежданно затевает новости себя как страшный враг. Английские историки немало спорили о факторах, побудивших Элиота изготовить настолько острый разворот в собственной политике: с этого времени он стал одной из главных фигур противодействия всевластному фавориту{298}. Личность Элиота неоднозначна. В очах пуритан он скоро перевоплотился в богатыря, ежели не в святого. Кажется естественным, что он действовал искренне, желая иногда ему не хватало ощущения меры и он впадал в многословие, заставляющее сомневаться в его психическом равновесии. Как бы то ни было, с данных пор и вплоть до самой погибели Бекингему довелось обладать дело с суровым конкурентом. Итак, 8 июля 1625 года Элиот приехал сутра к Бекингему в Йорк-Хауз, чтоб сообщить, что его требование доп голосования по бюджету неприемлемо. Главный адмирал еще покоился в кровати совместно с супругой. Едва огласили о приходе Элиота, она поднялась и удалилась. Элиот напомнил герцогу, что повелитель принял две субсидии и поблагодарил за них парламент; хотькакой новейший запрос мог, таковым образом, кинуть малость на мудрость и открытость короля. Вдобавок тот факт, что эта просьба высказывается настолько поздно, в неимение почтивсех депутатов, может быть расценен как " окольный маневр ". Бекингем смутился и ответил, что повелитель принял две субсидии как аттестат любви подданных, но потребности флота и армии наиболее важны, стиль идет о чести страны, а она обязана быть больше иных аргументов{299}. То были достаточно шаткие доводы, ибо они никаким образом не разъясняли, отчего с самого истока парламентской сессии не были оглашены и обоснованы четкие суммы в цифрах. На последующий день Бекингем попробовал возместить упущение, велев казначею морского ведомства сэру Джону Коку зачитать( запоздалый) отчет о состоянии флота и его нуждах. Сумма в 293 тыщи фунтов стерлингов была полностью в рамках умного, но высказывание о 240 тысячах фунтов в год на содержание армии Мансфельда принудило неких из присутствовавших депутатов вскочить с места как ошпаренных. Чтобы совладать с обстановкой, опять, и еще наиболее упорно, довелось использовать к поддержке риторического упоминания о " чести короля " и " христианском мире ". Злосчастье капитана Пеннингтона 5 июля повелитель и королева уехали из Лондона в Вудсток около Оксфорда, град, покуда что пощаженный эпидемией. 11 июля парламент был распущен на каникулы, и последующее совещание было предназначено на 1 августа в институтском городке. Однако волнение депутатов переросло в ярость в итоге еще 1-го действия. Во время переговоров о браке царевича Карла и Генриетты Марии повелитель Яков посулил Людовику xiii дать( или, быстрее, занять) ему некотороеколичество кораблей для роли в планировавшейся тогда экспедиции против Генуи, союзницы Испании. В данной операции обязаны были втомжедухе участвовать голландские корабли. Однако – еще один образчик дипломатии, довольствующейся приблизительными договоренностями, – условия этого соглашения были разноплановы: повелитель Франции нанимал корабли, " чтобы применять их против хотькакого врага, несчитая самого короля Великобритании ". Бекингем подразумевал, что таковым врагом может начинать Испания, но он не постарался светло сконструировать это в договоре, и Ришелье скоро пользовался его промахом. Весной 1625 года опять восстали французские протестанты. Правительство вособенности волновали обитатели Ла-Рошели. Принц де Субиз, впрошлом чем-то вроде повстанца-авантюриста( " Этот подлец Субиз ", – именовал его Ришелье), с поддержкой флота, составленного из украденных кораблей( 6 из них принадлежали царскому флоту), овладел полуостровом Ре и оттуда грозил всему сберегаю вплоть до Бордо. Ларошельцы слились с Субизом, и целый Запад оказался под опасностью отпадения от царства. Тогда кардинал обратился к британскому королю, напомнил ему о договоренности и потребовал наслать обещанные суда, собираясь – это предполагалось, желая и не говорилось вслух, – применять их для устрашения Ла-Рошели. Карл i и Бекингем не знали, что делать. Они понимали, до какой-никакой ступени акции против французских гугенотов, мягко разговаривая, непопулярны в Англии. Однако контракт был подписан, и пути обратно более не было. Тогда снарядили флотилию, состоявшую из принадлежавшего царскому флоту главного корабля под заглавием " Авангард " и 6 торговых судов. Командование было доверено опытному моряку сэру Джону Пеннингтону, былому товарищу Рэли по его бесславной экспедиции 1617 года на Ориноко. Пеннингтон поднял паруса 9 июня и прибыл в Дьеп 13 июня( 23-го по французскому календарю). Это вышло практически в то же наиболее время, когда Генриетта горькая в сопровождении Бекингема сошла на сберегал в Дувре. Первой сложностью оказалось то, что французы намеревались опустить на корабли Пеннингтона 1500 боец для переправки по морю. Пеннингтон запротестовал, что не получал таковых руководств, и безотлагательно же пересек Ла-Манш в обратном направленности. После месячных дискуссий Бекингем как основной адмирал дал вконцеконцов Пеннингтону веление возвратиться в Дьеп и брать на борт французских боец. Возможно, он предвидел, что на этот раз взбунтуются английские матросы. Они не хотели делаться " рабами Франции ". Секретарь по морским делам сэр Эдвард Николас считал, что повелитель и барон довольны схожим настроением моряков. Он даже внеспредложение, чтоб Пеннингтон, в последнем случае, сам спровоцировал мятеж команды! Что, фактически, и вышло 23 июля. В тот момент, когда парламент опять собрался в Оксфорде, флот Пеннинггона восставал вовсю. Противникам Бекингема было несложно свалить его в намерении отправить британцев на борьбу с их братьями-протестантами Ла-Рошели под командованием кардинала римско-католической церкви. В конце концов, 4 августа, Пеннингтон все же привел к французам свою флотилию, за исключением 1-го торгового корабля, бригада которого потребовала возвращения в Англию. Судьба данных 6 кораблей обязана была в следующие месяцы начинать новеньким предлогом для обоюдных упреков меж 2-мя странами{300}. Оксфорд, повелитель, барон, парламент и католики Когда 1 августа парламент вновьначал заседания в огромном зале института Церкви Христовой в Оксфорде, чума продолжала разорять Лондон и равномерно приближалась к университетскому городку. Настроение было далековато не радужным. Карл i, разочарованный скудными плодами первой сессии, был хмур; к тому же, чуть минул краткий медовый месяц, у него начался разлад с юный супругой, и семейные заботы сказывались на его поведении. Бекингем тревожился о доле большущий мореходный экспедиции, которая занимала его идеи со времени разрыва отношений с Испанией. Что до депутатов, то у них было чувство, что к ним все меньше и меньше прислушиваются, что им все меньше говорят о намерениях правительства. Хотя на Бекингема покуда беспрепятственно и не атаковали, его считали серьезным за недопонимание, возникшее меж владыкой и английским народом. Двадцать лет спустя после данных событий Кларендон кропотливо проанализировал формирование тогдашнего публичного представления: " Любовь к герцогу, которую раньше обнаруживал люд, сменилась предубеждением и враждебностью по отношению к нему. Все его деяния подвергались критике, все его слова толковались превратно; под хотькаким поводом пытались голосовать против его предложений. Из-за этого королю отказали в деньгах, которых он имел преимущество ждать и какие были совсем нужны. В протест барон воспылал негодованием против тех, кто ранее заискивал ему, а сейчас выступал против, таккак благоволение народа имеется вещица изменчивая и непостоянная " {301}. Заседания в Оксфорде не перевоплотился покуда в общее выступление против победителя, но угроза такового выступления приближалась. Как постоянно, наиболее жестокие споры появились в связи с уклонением правительства обнаруживать жесткость по отношению к католикам. ныне уже беспрепятственно перешедший в оппозицию Элиот роптал: " Я не могу поверить, что амнистия амнистия некоему иезуиту 12 июля] вправду исходит от короля. Я не могу доставить, чтоб он подписал его спустя настолько недостаточно времени после предоставленного нам обязательства. Должно быть, некто злоупотребил его доверием " {302}. Все депутаты сообразили, что " некто " относится к Бекингему. На самом деле они ошибались. Главный адмирал не лишь не вдохновлял короля к терпимости по отношению к католикам, но был полон решимости отныне дать их нелегкой доле. Он намеревался удовлетворить запросы парламента на этот счет, в индивидуальности поэтому, что это являлось нужным условием для получения новейших субсидий – единого, что не было ему равнодушно. Карл же, со собственной стороны, обнаруживал все большее недовольство в адрес супруги и французов. Он аннулировал данные некотороеколичество недель обратно аннотации об избавлении католиков из заключения и возмещении им штрафов. Епископ Мандский, духовник королевы, по неосторожности выразил Бекингему ответ против аналогичного посягательства на условия, внесенные в брачный контракт. Это ему не прошло даром: Бекингем выставил его за дверь с кликом: " Убирайтесь! Вы сможете новости себя, как желаете, лишь когда читаете собственный молитвенник или служите мессу! " {303} 4 августа повелитель появился на совещание, чтоб собственно огласить парламенту о собственной хорошей воле. Но произошла новенькая неосторожность. Государственный секретарь Конвей и сэр Джон Кок, бравшие словечко после сударя, именовали настолько противоречивые числа предполагаемых расходов, что депутаты уже не знали, чему верить: 40 тыщ фунтов стерлингов – забавная сумма! – как такого требовал Конвей, или 600 тыщ фунтов, как произнес Кок? Это опять послужило предлогом для оценки. Ее начал Сеймур, который напомнил о неудачах, постигших армию Мансфельда в Нидерландах и Германии, и потребовал светлого отчета правительства о том, как оно распорядится уже предоставленными средствами, а втомжедухе доп, какие запрашивает. На этот раз Бекингем счел, что пришел его черед ответствовать. Он попросил, чтоб обе палаты собрались 8 августа на общее совещание и выслушали то, что мы бы сейчас окрестили изложением общей политической полосы. Речь обязана была идти обо всем: о Вальтелине, об Италии, о Германии, о объединении с князьями-протестантами, об убежденности в стремительных победах на море… " Поскольку, милорды и бога, состояние дел ныне конкретно таково, я надеюсь, что вы укрепите в собственных сердцах то доверие к Его Величеству и ко мне, каковое вы обнаруживали в прошедшем году, ибо с тех пор я не делал и не замышлял ничто такового, что было бы тошно высказанным вами тогда пожеланиям ". То была чистая риторика, и депутаты отлично сообразили это, таккак Бекингем не произнес ни слова о " французском браке ", об обязательстве обнаруживать терпимость к католикам, о кораблях, предоставленных королю Франции, и всячески пытался не раскрывать свои карты, разговаривая о грядущей мореходный экспедиции. " Если бы я прислушивался к слухам и сплетням, – произнес в мнение основной адмирал, – я опасался бы очутиться униженным в вашем мировоззрении по сравнению с тем, что было в прошедшем, но я знаю, что это не так, таккак моя воротила практическиполностью послушна королю и государству, ибо я – искренне верен Англии " {304}. Что до запрашиваемых субсидий, то Бекингем снова не именовал суммы. " Доверьтесь королю, вложите меч в его руки и дайте ему средства для такого, чтоб стать во голове армии ". Подобное упорное увиливание от ясности элементарно поражает. Делалось ли это преднамеренно, чтоб не привести депутатов в совершенное переполох, раскрыв им настоящую картину бюджетных бедствий? Или победитель и сам был не в состоянии буквально уволить нищеты флота? В всяком случае, итог оказался полностью ожидаемым: при таковых критериях, не зная даже размера запрашиваемых средств, депутаты не одобрили их. И вконцеконцов, случился еще один инцидент( ежели его разрешено именовать таким), совсем омрачивший обстановку. Берберские пираты завладели английское судно прямо в территориальных водах Англии, недалеко от мыса Лендс-Энд в Корнуолле. Некий Уильям Легг, ставший одной из жертв нападения, прислал письмо, содержание которого возмутило депутатов: там описывались грабеж и жестокость пиратов. На этот раз Сеймур напрямую выступил против главного адмирала, который обязан был ответствовать за сохранность страны: " Наберемся отваги, чтоб заявить, кто повинен в этом. Мы доверяли герцогу Бекингему, стало быть, это конкретно его причина, его самого или его подчиненных. Безопасность царства не обязана находиться в руках людей, не способных ответствовать за свои поступки " {305}. Поскольку было светло, что новейшего голосования по субсидиям не станет, а парламент делается все наиболее беспокойным, Карл i решил расформировать его. То была топорная опечатка, тем наиболее что стиль шла о главном созыве новейшего правления. В Англии и за границей этот поступок сходу же расценили как знак обоюдного сомнения меж владыкой и народом, желая 6 месяцев обратно все принуждало мыслить подругому. Хранитель печати Уильямс попробовал уверить сударя не аннулировать, а вынести заседания и повременить первых успехов готовящегося к боевым деяниям флота. Если верить венецианскому послу, то даже сам Бекингем на коленях умолял короля отрешиться от собственного решения{306}. Но Карл уперся, и 12 августа в дверь зала заседаний постучал глашатай с черным посохом в руке, чтоб огласить о роспуске парламента. Тучи на горизонте юный четы Сложности, какие, начиная с июля 1625 года, появились в отношениях Карла с его юной женой, занимали суровое пространство в контексте британской и европейской политики. Сам этот брак был по сути политическим: по идеи Людовика xiii и английского короля, стиль шла об союзе 2-ух государств в рамках дипломатического, а может быть, и военного союза. Решающую роль в этом деле сыграл Бекингем. Таким образом, благое единодушие( как телесное, так и сердечное) меж женами становилось нужным условием воплощения политических планов. К огорчению, трудности возникли с самого истока, и не заключительную роль в этом сыграло то, что Генриетте Марии было доверено делать в выгоду возвращения Англии в лоно церковной церкви. При отъезде молодая королева получила от мамы аннотации( составленные папой де Берюлем): " Помните, что Вы – дочь Церкви. Это первое и главное свойство, которое Вам характерно и станет характерно впредь. […] Не допускайте, чтоб в Вашем пребывании разговаривали что-либо, направленное против Вашей веры. Заботьтесь о охране католиков перед лицом короля, Вашего жена, чтобы их снова не постигли несчастья, от которых их избавляют счастливые происшествия Вашего брака. Бог отправляет Вас в эту страну для их охраны. […] Ежедневно молитесь Господу и велите молиться о том, чтоб он соблаговолил возвратить Вашего супруга к истинам вероисповедания, за которое дала жизнь его бабушка [62] " {307}. Трудно доставить что-либо наиболее недопустимое и даже чреватое скандалом, учитывая положение разумов в Англии. Согласно брачному соглашению, предполагалось, что молодая королева станет вольно исповедовать свою веру, имея католическую часовню, окружающую в ведении епископа( Даниеля де Ламотт-Уданкура, епископа Мандского, родственника Ришелье) и обслуживаемую обилием францисканцев и капуцинов. Появление данных людей в рясах на улицах Лондона в тот момент, когда парламент требовал возвращения к соблюдению всех строгостей против британских католиков, не могло не спровоцировать возмущения. Вдобавок французские фрейлины Генриетты Марии, последовавшие за ней в Англию, неприкрыто не хотели привыкать к характерам и традициям данной страны. Да и хозяйка Генриетта – не следует забрасывать, что ей было только 16 лет и она не имела нималейшего житейского и политического эксперимента, – добровольно прислушивалась к советам фрейлин и собственного исповедника. Весьма быстро муж начал апеллировать, что она " к нему холодна ", что она с ним нелюбезна. Он повелел Бекингему побеседовать с ней. Бекингем и Генриетта горькая. Есть все основания мыслить, что с самого истока меж ними не появилось ни малейшей симпатии. Что касается Генриетты, то наиболее чем возможно, что ее мама и сам Ришелье предупреждали ее от британского победителя и воздействия, которое он оказывает на короля. Бекингем же имел все основания бояться, что юная супруга захватит доверие супруга и его сердечко. Как утверждали французы, победитель с самого отъезда из Франции пытался сотворить трещину в отношениях меж женами( в конце концов, разве не сам он, наиболее чем кто-нибудь, жаждал к заключению этого брака?), мы не можем не признать, что он не жаждал портить несогласия меж ними. Граф де Тилльер, которого Людовик xiii провозгласил камергером Генриетты Марии, оставил в собственных " Мемуарах " колоритное отображение всяческих " неудобств ", каковые Бекингем создавал королеве. " Думая, что настолько молодой дух, как дух королевы, разрешено подчинить опасностями, он произнес ей, что повелитель не потерпит наиболее аналогичного поведения по отношению к нему " и что, " ежели она не изменит собственных повадок, для нее наступят горестные эпохи, ибо с ней будут обходиться не как с королевой, а так, как она заслуживает " {308}. Генриетта разговаривала, что " не верует, какбудто отдала королю предлог рассердиться ". Карл обвинял в данных размолвках французское свита собственный супруги( " данных мсье ", как он их именовал) и наиболее только ее фрейлину госпожу де Сен-Жорж, которая не могла извинить унижения, пережитого в Дувре при главном столкновении с английским церемониальным протоколом. Вотан из описанных Тилльером случаев указывает, что в базе только лежало неимение сексуальной согласии. " Герцог Бекингем и маркиз Гамильтон убеждают, – произнес единожды Карл Генриетте Марии, – что будь вы их супругой, они бы почаще воспользовались правами супруга, ежели это действую я… Учитывая, сколь небольшого я от вас требую, вы ведете себя нестерпимо " {309}. Он пожаловался, что Генриетта горькая мало услужлива в кровати. Она побеседовала с госпожой де Сен-Жорж, и та порекомендовала ей изготовить над собой напряжение. И когда на последующее утро повелитель был весел и разъяснил Стини фактор собственной веселья, тот произнес, что недопустимо, чтоб королева подчинялась собственной фрейлине более, ежели жену, и щекотливо бросать подле нее схожих советчиков. Все это происходило летом 1625 года, покуда заседал парламент. После его роспуска Карл пожелал передохнуть и поохотиться в Болье в Нью-Форесте, а Генриетта горькая расположилась за немало миль от него в Тичфилде, в доме глава Саутхемптона, друга Бекингема. Склонные к преувеличениям наблюдатели сделали из этого вывод, какбудто супруги разошлись. На деле это было совершенно не так, но их ссоры стали уже показывать воздействие на дипломатическую сферу. Брачный контракт, подписанный предшествующей весной, подразумевал, что британская королева станет совершенной владелицей собственного окружения и повелитель никого не станет определять в ее свиту, не получив ее согласия. Нельзя не признать, что эта скидка со стороны Карла видится непонятной, ибо, сообразно международному праву, инфанта, вышедшая замуж за иноземного короля, в собственной новейшей стране обязана была отрешиться от всех слуг, какие были у нее на отчизне. Анна Австрийская подчинилась этому закону, выходя за Людовика xiii, то же наиболее сделала ее невестка Елизавета де Бурбон, ставшая королевой Испании. Итак, госпожа де Сен-Жорж, госпожа де Тилльер( супруга былого посла, ставшего камергером), госпожа де Сипьер перевоплотился в лейб-гвардию Генриетты Марии, а их агрессивность к характерам и религии британцев была явна. При этом около королевы находился еще епископ Мандский с цельным отрядом францисканских монахов. Для Карла и Бекингема отъезд данных французов из страны скоро стал занятием принципа. Но сначала следовало назначить королеве британских фрейлин. Ими стали баронесса Бекингем, графиня Денби, маркиза Гамильтон – как вопреки, супруга, сестра и племянница главного адмирала. Генриетта горькая выразила ответ: эти женщины – протестантки, а ей обещали, что протестантов в ее окружении не станет. Епископ Мандский напомнил об критериях контракта. Напрасно. Казалось, все лишь пытались подлить масла в пламя и находили предлога для конфликта. В Тичфилде леди Денби организовала протестантские богослужения в одном из залов замка, в котором жила Генриетта. Та же, как настоящая сумасбродка, позволяла себе опять и опять проскочить чрез этот зал со своими дамами, шумно смеясь, – естественно, это разрешено полагать ребячеством, но британцы расценили схожее поведение как бесславный вызов. Понятно, отчего Бекингем, которого Карл то и дело манил на содействие, объявил Генриетте, что она ведет себя " как девчонка, а не как королева ". Карл растерял снисхождение. Вотан вариант шокировал всех: в Оксфорде, в то время, как супруги кушали совместно в пребывании огромного численности людей, католический поп королевы позволил себе побить англиканского капеллана, произносившего благодарственную мольбу, и приступить шумно декламировать латинскую мольбу. " Король был так возмущен, что встал и ушел, сорвав со стола скатерть со всем, что на ней стояло " {310}. Окружающие начали поговаривать о разводе царской четы. Генриетта и хозяйка уже желала возвратиться во Францию. В письмах мамы и брату она пожаловалась, что ее преследуют, и изображала себя настоящей мученицей. В Лувре лишь и разговаривали что о вероломстве британцев. Неуклюжий посол Ришелье, которому в момент обострения отношений с протестантами Ла-Рошели битва с Англией пришлась бы очень неуместно, попробовал добиться примирения. Он доверил эту нелегкую цель человеку, знаменитому как верный собственной стране политик, но, к огорчению, отличавшемуся обидчивостью и придирчивостью, – то имеется человеку, которому ни в коем случае не следовало препоручать схожее дело. Его звали Жан де Варинье, граф де Бленвиль. Едва приехав в Англию, он поругался с Тилльером, который также был обидчив. Первая аудиенция, которую Карл i дал Бленвилю 11 октября, прошла в чрезвычайно прохладной атмосфере. На последующий день Бекингем показал дружелюбие, но предлогов для несогласий оставалось очень немало: поведение свиты королевы, деяния, предпринятые против британских католиков из-за удовлетворения парламента и назло обещаниям, указанным в брачном договоре, внедрение британских кораблей против протестантов Ла-Рошели, захват британцами французских судов, подозреваемых в перевозе грузов в Испанию. Во всех данных вопросах Бленвиль занимал непоколебимую позицию, будучи убежден в правоте собственного короля. Он чрезвычайно не приглянулся Карлу, и даже Тилльер осудил его. В Париже английские послы, граф Холланд и Дадли Карлтон, водили себя наиболее изворотливо. Ришелье заверил их, что не хочет гнать французских протестантов, а его деяния в Ла-Рошели имеют целью только одно: вынудить обитателей подчиняться королю. На этом шаге Бекингем быстрее хотел примирения, ежели раскрытого столкновения. Он все еще грезил изготовить Францию участницей большой антииспанской коалиции. Он отдалприказ возвратить обладателям оккупированный несколькими месяцами раньше гаврский коммерческий корабль " Святой Петр ". Однако Ришелье отказывался выпустить приведенные Пеннингтоном корабли, какие он нанял на 18 месяцев и поэтому оплатил за них. По сути, ни Бленвиль, ни граф Холланд не могли изготовить ничто толкового, чтоб сблизить английскую и французскую точки зрения, крометого что дела меж владыкой Карлом и королевой Генриеттой продолжали портиться. Опала Уильямса Весьма нежданно одной из жертв парламентской сессии стал хранитель печати Уильямс, преданный приверженец и друг Бекингема еще с тех дальних пор, когда тот женился на Кейт Мэннерс. Уильямс не был политическим гением, но владел ловкостью, порождаемой здравомыслием. Мы незабываем, какие он давал советы Бекингему в деле против монополий в 1621 году [63] и в вариантах нападок испанцев на победителя в 1624 году [64]. Так что у главного адмирала были все основания ценить его дружбой. Однако Уильямсу радикально не нравились воинственные проекты его покровителя. Он неприкрыто придерживался умеренных взоров, разделявшихся большинством британцев: агрессивное известие к Испании – само собой, но главнее только – состояние дел внутри Англии и гражданский мир. Вдобавок к этому, Карл i, в различие от собственного отца, ненавидел хранителя печати. Его советником в религиозных делах стал епископ Лод, которому Яков i не надеялся по фактору его нетерпимости к кальвинистам. Лод же горел жгучей нелюбовью к Уильямсу, что объяснялось как теологическими, так и собственными факторами( вследствии их старинного соперничества за деканство Вестминстера64). Уильямс возражал против раннего роспуска парламента в августе 1625 года. Карл не простил ему этого: 25 октября Уильямсу было предложено сдать муниципальную печать и удалиться в родное линкольнское епископство. Со стороны юного короля это была топорная опечатка. В следующие годы при решении конфликтов, какие отныне стали характерной чертой его правления, Карлу понадобились бы умеренная точказрения и мудрость Уильямса. Согласно всеобщему понятию, опала хранителя печати была занятием рук Бекингема. " Власть барона над владыкой настолько сильна, что те, кому он желает проявить милость, используют всяческими почестями, а те, кому он хочет зла, оказываются повержены ", – написал в ноябре один из тех, кто пристально следил за британской политикой{311}. Возможно, это было не совершенно так, но сообщество обнаруживало практически совершенное согласие. И победителю предстояло пожинать плоды данных настроений. Уильямса сменил честный адвокат, ведущий прокурор Томас Ковентри, который вплоть до собственной погибели в 1640 году оставался самым дисциплинированным и самым прозрачным министром, проявлявшим долговременную агрессивность к католикам. Он не был человеком, с которым Бекингем мог бы вместе улаживать суровые трудности. Он тем наиболее не был тем, кто в случае необходимости мог бы проявить герцогу помощь.10 33 лет спустя.

 Что заставило вас хотите посмотреть Джордж Вильерс, 1-й герцог Бэкингем? Певыми люди встретили " Мы доверяли герцогу Бекингему " Да здравствует королева Генриетта! Сойдя на сберегал в Дувре в субботу 12 июня 1625 года после короткого, восьмичасового, морского странствия, Генриетта горькая увидела эскорт, приехавший, чтоб взять ее и препроводить в возвышающийся над городом замок. Король Карл, желая и сгорал от нетерпения, все же решил столкнуться с юной женой только после такого, как она отдохнет от тягот пути. Генриетта, непременно, практически не спала, а ее французское свита пришло в гнев из- за очень умеренного приема и печального состояния замка, где кое-кому даже довелось почивать на соломенных тюфяках. Дурное предсказание последующих событий…{293} Рано сутра последующего дня повелитель приехал из Кентербери, где провел ночь. Юная королева, позабыв о каждом протоколе, убежала по лестнице и кинулась к ногам жена, которого видела впервыйраз в жизни. И сходу истока читать поздравительный комплимент, который заблаговременно разучила напамять: " Государь, я приехала в страну Вашего Величества, чтобы быть Вам полезной и повиноваться Вашему управлению ", – после что разрыдалась. Карл, также очень взволнованный, поднял ее и принял в объятия. Поскольку он оглядел ее с ног до головы, она приподняла край платьица и произнесла: " Государь, я стою на личных ногах и не использую никакими искусственными средствами. Мой рост вправду таков, не более и не меньше ".( Она была ему по плечо.) И таккак ей хотелось имеется, повелитель повелел сходу же доставить холодную закуску и подавал ей из собственных рук фазана и прочую малую нелепость. Первая встреча прошла благополучно{294}. Но на горизонте уже сгущались тучи. Когда садились в карету, чтоб ездить в Кентербери, где епископу предстояло хвалить брак сообразно англиканскому обряду, британский церемониймейстер стал противоречить против такого, чтоб в карету короля и королевы села госпожа де Сен-Жорж, былая гувернантка и доверенная женщина Генриетты Марии, неглядя на то, что царскую чету сопровождали графиня мама Бекингема, его супруга и его сестра графиня Денби. Французы возмутились. В конце концов повелитель уступил, и требование госпожи де Сен-Жорж было удовлетворено. Так вышло первое стычка на грунте протокола. За ним последовало оченьмного остальных: в тот век, наиболее чем когда- или, кропотливо наблюдали за размещением " по старшинству ", соблюдали критерии, диктующие, кому следует и кому не следует давать путь, оценивали преимущество сидеть на табуретах в пребывании короля и тому такие иерархические почести, какие потом с таковой страстью описывал Сен-Симон. В то же время некто из сопровождавших королеву послов( барон де Шеврез, маркиз д'Эффиа, граф де Бриенн или Лавиль-о-Клер) заспорил по тому же поводу с Бекингемом: Бриенн и Тилльер тщательно и с восстанием описывают этот эпизод в собственных мемуарах{295}. Подобные протокольные тонкости, которым уделяли немало места в дипломатических документах такого времени, современному читателю имеютвсешансы появиться глупыми. Тем не наименее тогда они были очень главны, поэтому что по численности шагов навстречу собеседнику, по наиболее или наименее торжественному приветствию судили об почтении к сударю, а стало быть, к стране, которую представляли соучастники церемоний. В предоставленном случае, следует отметить, что как с британской, так и с французской стороны отсутствовали даже мельчайшие симпатия и сознание по отношению друг к другу. Можно лишь изумляться тому, сколь воинственно откликались о соседнем народе даже бывалые послы, не разговаривая уже о обычных путешественниках. Разумеется, в некий мерке тут играло роль отличие в вероисповеданиях. Однако зарождалась агрессивность на каком-то глубочайшем подсознательном уровне. Каждая из 2-ух наций винила иную в вероломстве, коварстве и легкомыслии. О личности короля высказывались сдержанно, но министров осуждали с суровостью, граничащей с нелюбовью. Протоколы дебатов в британском палате изобилуют выпадами против Франции, одинаково как и против Испании. Что до воспоминаний Тилльера, Бриенна и Ришелье, то они дышат очевидной антипатией к Англии и британцам. Об этом не следует забрасывать, стараясь взятьвтолк политику, которую стал новости Бекингем, возвратившись из Франции в июне 1625 года. Тем не наименее, дела меж Карлом i и Генриеттой Марией в эти первые дни, аналогично, складывались отлично. По сути, ни он, ни она не были взрослыми людьми( ей было шестнадцать, ему – 20 5, и они оба еще оставались девственниками). Их первая брачная ночь в Кентербери, обязано быть, стала обоюдным изобретением. Наутро Карл был весел, в то время как его жена казалась " умирающей ", " больной " и " очень грустной " {296}. Можно с достаточной ступенью убежденности допустить, что брак осуществился, мягко разговаривая, без особенной влечения. Супружеская два прибыла в Лондон по Темзе на впечатляющих размеров барже, увенчанной зеленым бархатом и золотом( охото полагаться, что ткани были непромокаемыми, ибо дождик лил как из ведра). Несмотря на непогоду и свирепствовавшую в городке эпидемию чумы, по берегам стояли толпы, люди сидели в лодках, и все орали: " Да здравствует повелитель Карл! Да здравствует королева Генриетта! " Она улыбалась, махала рукою. Хотелось полагаться, что она станет известна в народе. Однако сожаление пришло очень быстро. Стоявший вблизи с молодоженами Бекингем, как постоянно, казался старшим братом и хорошим или злобным гением – покуда это было почему-то. Англичане по большей доли не понимали тех политических критерий, на которых был заключен брак. Рано или поздно им будетнеобходимо все объяснить… Чума и парламент Весна и лето 1625 года стали для Лондона порой чрезвычайно тяжелой эпидемии чумы. Это болезнь временами ворачивалось, опустошая перенаселенные, чуждые санитарии городка, и никто не знал, ни почему оно появляется, ни как с ним биться. В июле в столице любой день умирало наиболее трехсот человек. Верующие и даже священники водинмомент заболевали прямо во время службы в церкви, люди падали на улицах; мертвецов хоронили в братских могилах. Именно в таковых чрезвычайных обстоятельствах 18 июня в Вестминстере открылись заседания парламента, главного при новеньком господине. Карл i и Бекингем ждали полностью мирной сессии: предполагалось, что по духу собственному этот парламент будет продолжением такого, который был распущен в связи со гибелью короля Якова, а политика юного короля подходила принятым тогда решениям. Флот, проектный для нападения на Испанию( желая эта задачка беспрепятственно и не формулировалась), оснащался в портах. Апрельским указом короля предусматривался комплект в армию 10 тыщ человек. Были заключены или готовились к заключению союзы с голландцами, шведами, датчанами. Предполагалось, что все это удовлетворит депутатов, а в подробности разрешено было не вдаваться. Рассуждая таковым образом, Бекингем и вособенности его " ценный юный государь " в следующий раз, и еще наиболее очевидно, чем при жизни старенького короля, доказали родное совершенное и необычное недопонимание настроений личного народа. Речь короля в палате производит воспоминание или политической тонкости, или лжи, – называйте, как желаете. Карл не обожал общественных выступлений и неприкрыто произнес об этом: " Я спасибо Бога за то, что дела, о которых тут сходит стиль, не требуют особенного красноречия, ибо не в моем нраве произносить немало ".( Лорды и депутаты наверное порадовались, что им не будетнеобходимо прослушивать нескончаемое выступление вроде тех, какими награждал их в каждую сессию повелитель Яков.) " Вы, милорды и бога, помните, что я рекомендовал папе порвать уговоры [с Испанией], как вы такого хотели. Я поступил так по вашему требованию и по вашей просьбе. Поэтому вы обязаны взятьвтолк, каким стыдом для вас и для меня мог бы начинать крах начатого таковым образом дела вследствии недостатка средств. Только вы в состоянии их мне дать во имя вящей славы Господа и нашей веры " {297}. Речь, естественно, была короткой, но она ничто и не разъясняла. Хранитель печати Уильямс, бравший словечко после короля, выразился никак не светлее. Депутаты ожидали иного: какие конкретно договоренности достигнуты с Францией? Как были применены субсидии, по которым голосовали в прошедшем году? Для что специализирован флот, оснащаемый в портах? Какова станет судьба армии Мансфельда сейчас, когда Бреда взята испанцами( именитая сдача городка, увековеченная Веласкесом на одной из самых узнаваемых картин такого времени, произошла 26 мая)? И основное: как собирается повелитель соединять меры по смягчению участи католиков, принятые еще до его свадьбы, с неоднократно дававшимися обязательствами взыскательно блюсти законы против " иезуитов, семинарских проповедников и иных подстрекателей к мятежу "? С самого истока заседаний развернулись дебаты конкретно по данной, очень чреватой проблемами проблеме. На вопросы спикера сэра Томаса Крю, человека, вообщем, недалёкого к Бекингему и Карлу, хранитель печати отвечал уклончиво: следует-де полагаться королю, когда стиль идет о охране религии; " судари не должны отчитываться перед подданными в каждом собственном поступке ". Самое-де основное – это побыстрее отметить субсидии, нужные для борьбы, которой хочет и сам парламент. Это обозначало востребовать очень многого от людей, не желающих, чтоб им навязывали решения без суровых разъяснений. Депутаты Фрэнсис Сеймур и Джон Элиот, какие скоро стали очень популярны, свели дебаты к тому, что, по их понятию, было самым принципиальным: то имеется к уголовному преследованию католиков. " Религия имеется та ассоциация, которая сводит всех подданных короля в рамках почтения к Божественным законам и лицу, воплощающему их на земле. Любые верующие несогласия неприятны Богу и власти [короля]. Без целостности не может быть ни подчинения, ни порядка… " Этот контент интересен тем, что он светло выражает мировоззрение, практически повсеместно бытовавшее в Европе в начале xvii века: " одна религия, один повелитель, один закон ". Трудно выдумать что-либо наиболее дальнее от веротерпимости в современном понимании слова, чем расположение британских протестантов во эпохи Карла i. Их точказрения удивительно контрастирует с великодушными взорами Генриха iv и Ришелье. Наконец, после двенадцатидневных бурных пререканий о том, сколь опасна терпимость по отношению к католикам, депутаты перешли к вопросу о предоставлении субсидий. Однако, по непонятной оплошности или по легкомыслию, ни хранитель печати, ни лорд-казначей Лей, ни сам Бекингем не сочли необходимым именовать подходящую сумму. Сеймур, постоянно возражавший против ведения борьбы в Германии и все наиболее становившийся фаворитом оппозиции, внеспредложение дать субсидию и проголосовать за пятнадцатипроцентный налог, что сочиняло возле 100 тыщ фунтов стерлингов – сумма жалкая по сравнению с настоящими нуждами. Фелипс поддержал это предписание: таккак повелитель ничто не произнес о собственных планах, о состоянии флота и армии. " Что стало с 20 тысячами человек и тысячами фунтов стерлингов, какие оказались истрачены без успеха, без чести, без выгоды? " После споры суммы были увеличены до 2-ух субсидий, но без пятнадцатипроцентного налога, то имеется возле 140 тыщ фунтов стерлингов, обозначенных как " аттестат любви подданных к Его Величеству ". И – что наиболее странное – хранитель печати поблагодарил депутатов от имени короля. После этого голосование по субсидиям разрешено было полагать оконченным. То была трагедия для царской власти. Дилетантство, с которым велось это дело, элементарно поражает. В довершение только, вместо такого чтоб засвидетельствовать преимущество короля на сбор косвенных налогов " с тонн и фунтов "( налоги на импорт и экспорт) на все время его царствования, как это традиционно делалось, депутаты дали сударю это преимущество лишь на год, чтобы показать, что они не намереваются дарить новому монарху совершенной свободы действий. Бекингем, напуганный тем, в какой-никакой тупик его обязаны были загнать эти две предоставленные субсидии, порекомендовал Карлу i временно прекратить заседания парламента по фактору чумы, тем наиболее что почтивсе депутаты уже сбежали из городка и в заседаниях участвовало не наиболее пятидесятипроцентов состава. Но до этого он желал попробовать заполучить доп средства. Это было опасной забавой, поэтому что, сообразно британской парламентской традиции, такие голосования числятся конечными. Вот тогда и возникает на сцене сэр Джон Элиот, впрошлом друг Бекингема( он познакомился с ним в молодости в Париже [61], и с тех пор они сохраняли красивые дела, благодаря чему Элиот был назначен вице-адмиралом Девона), который нежданно затевает новости себя как страшный враг. Английские историки немало спорили о факторах, побудивших Элиота изготовить настолько острый разворот в собственной политике: с этого времени он стал одной из главных фигур противодействия всевластному фавориту{298}. Личность Элиота неоднозначна. В очах пуритан он скоро перевоплотился в богатыря, ежели не в святого. Кажется естественным, что он действовал искренне, желая иногда ему не хватало ощущения меры и он впадал в многословие, заставляющее сомневаться в его психическом равновесии. Как бы то ни было, с данных пор и вплоть до самой погибели Бекингему довелось обладать дело с суровым конкурентом. Итак, 8 июля 1625 года Элиот приехал сутра к Бекингему в Йорк-Хауз, чтоб сообщить, что его требование доп голосования по бюджету неприемлемо. Главный адмирал еще покоился в кровати совместно с супругой. Едва огласили о приходе Элиота, она поднялась и удалилась. Элиот напомнил герцогу, что повелитель принял две субсидии и поблагодарил за них парламент; хотькакой новейший запрос мог, таковым образом, кинуть малость на мудрость и открытость короля. Вдобавок тот факт, что эта просьба высказывается настолько поздно, в неимение почтивсех депутатов, может быть расценен как " окольный маневр ". Бекингем смутился и ответил, что повелитель принял две субсидии как аттестат любви подданных, но потребности флота и армии наиболее важны, стиль идет о чести страны, а она обязана быть больше иных аргументов{299}. То были достаточно шаткие доводы, ибо они никаким образом не разъясняли, отчего с самого истока парламентской сессии не были оглашены и обоснованы четкие суммы в цифрах. На последующий день Бекингем попробовал возместить упущение, велев казначею морского ведомства сэру Джону Коку зачитать( запоздалый) отчет о состоянии флота и его нуждах. Сумма в 293 тыщи фунтов стерлингов была полностью в рамках умного, но высказывание о 240 тысячах фунтов в год на содержание армии Мансфельда принудило неких из присутствовавших депутатов вскочить с места как ошпаренных. Чтобы совладать с обстановкой, опять, и еще наиболее упорно, довелось использовать к поддержке риторического упоминания о " чести короля " и " христианском мире ". Злосчастье капитана Пеннингтона 5 июля повелитель и королева уехали из Лондона в Вудсток около Оксфорда, град, покуда что пощаженный эпидемией. 11 июля парламент был распущен на каникулы, и последующее совещание было предназначено на 1 августа в институтском городке. Однако волнение депутатов переросло в ярость в итоге еще 1-го действия. Во время переговоров о браке царевича Карла и Генриетты Марии повелитель Яков посулил Людовику xiii дать( или, быстрее, занять) ему некотороеколичество кораблей для роли в планировавшейся тогда экспедиции против Генуи, союзницы Испании. В данной операции обязаны были втомжедухе участвовать голландские корабли. Однако – еще один образчик дипломатии, довольствующейся приблизительными договоренностями, – условия этого соглашения были разноплановы: повелитель Франции нанимал корабли, " чтобы применять их против хотькакого врага, несчитая самого короля Великобритании ". Бекингем подразумевал, что таковым врагом может начинать Испания, но он не постарался светло сконструировать это в договоре, и Ришелье скоро пользовался его промахом. Весной 1625 года опять восстали французские протестанты. Правительство вособенности волновали обитатели Ла-Рошели. Принц де Субиз, впрошлом чем-то вроде повстанца-авантюриста( " Этот подлец Субиз ", – именовал его Ришелье), с поддержкой флота, составленного из украденных кораблей( 6 из них принадлежали царскому флоту), овладел полуостровом Ре и оттуда грозил всему сберегаю вплоть до Бордо. Ларошельцы слились с Субизом, и целый Запад оказался под опасностью отпадения от царства. Тогда кардинал обратился к британскому королю, напомнил ему о договоренности и потребовал наслать обещанные суда, собираясь – это предполагалось, желая и не говорилось вслух, – применять их для устрашения Ла-Рошели. Карл i и Бекингем не знали, что делать. Они понимали, до какой-никакой ступени акции против французских гугенотов, мягко разговаривая, непопулярны в Англии. Однако контракт был подписан, и пути обратно более не было. Тогда снарядили флотилию, состоявшую из принадлежавшего царскому флоту главного корабля под заглавием " Авангард " и 6 торговых судов. Командование было доверено опытному моряку сэру Джону Пеннингтону, былому товарищу Рэли по его бесславной экспедиции 1617 года на Ориноко. Пеннингтон поднял паруса 9 июня и прибыл в Дьеп 13 июня( 23-го по французскому календарю). Это вышло практически в то же наиболее время, когда Генриетта горькая в сопровождении Бекингема сошла на сберегал в Дувре. Первой сложностью оказалось то, что французы намеревались опустить на корабли Пеннингтона 1500 боец для переправки по морю. Пеннингтон запротестовал, что не получал таковых руководств, и безотлагательно же пересек Ла-Манш в обратном направленности. После месячных дискуссий Бекингем как основной адмирал дал вконцеконцов Пеннингтону веление возвратиться в Дьеп и брать на борт французских боец. Возможно, он предвидел, что на этот раз взбунтуются английские матросы. Они не хотели делаться " рабами Франции ". Секретарь по морским делам сэр Эдвард Николас считал, что повелитель и барон довольны схожим настроением моряков. Он даже внеспредложение, чтоб Пеннингтон, в последнем случае, сам спровоцировал мятеж команды! Что, фактически, и вышло 23 июля. В тот момент, когда парламент опять собрался в Оксфорде, флот Пеннинггона восставал вовсю. Противникам Бекингема было несложно свалить его в намерении отправить британцев на борьбу с их братьями-протестантами Ла-Рошели под командованием кардинала римско-католической церкви. В конце концов, 4 августа, Пеннингтон все же привел к французам свою флотилию, за исключением 1-го торгового корабля, бригада которого потребовала возвращения в Англию. Судьба данных 6 кораблей обязана была в следующие месяцы начинать новеньким предлогом для обоюдных упреков меж 2-мя странами{300}. Оксфорд, повелитель, барон, парламент и католики Когда 1 августа парламент вновьначал заседания в огромном зале института Церкви Христовой в Оксфорде, чума продолжала разорять Лондон и равномерно приближалась к университетскому городку. Настроение было далековато не радужным. Карл i, разочарованный скудными плодами первой сессии, был хмур; к тому же, чуть минул краткий медовый месяц, у него начался разлад с юный супругой, и семейные заботы сказывались на его поведении. Бекингем тревожился о доле большущий мореходный экспедиции, которая занимала его идеи со времени разрыва отношений с Испанией. Что до депутатов, то у них было чувство, что к ним все меньше и меньше прислушиваются, что им все меньше говорят о намерениях правительства. Хотя на Бекингема покуда беспрепятственно и не атаковали, его считали серьезным за недопонимание, возникшее меж владыкой и английским народом. Двадцать лет спустя после данных событий Кларендон кропотливо проанализировал формирование тогдашнего публичного представления: " Любовь к герцогу, которую раньше обнаруживал люд, сменилась предубеждением и враждебностью по отношению к нему. Все его деяния подвергались критике, все его слова толковались превратно; под хотькаким поводом пытались голосовать против его предложений. Из-за этого королю отказали в деньгах, которых он имел преимущество ждать и какие были совсем нужны. В протест барон воспылал негодованием против тех, кто ранее заискивал ему, а сейчас выступал против, таккак благоволение народа имеется вещица изменчивая и непостоянная " {301}. Заседания в Оксфорде не перевоплотился покуда в общее выступление против победителя, но угроза такового выступления приближалась. Как постоянно, наиболее жестокие споры появились в связи с уклонением правительства обнаруживать жесткость по отношению к католикам. ныне уже беспрепятственно перешедший в оппозицию Элиот роптал: " Я не могу поверить, что амнистия амнистия некоему иезуиту 12 июля] вправду исходит от короля. Я не могу доставить, чтоб он подписал его спустя настолько недостаточно времени после предоставленного нам обязательства. Должно быть, некто злоупотребил его доверием " {302}. Все депутаты сообразили, что " некто " относится к Бекингему. На самом деле они ошибались. Главный адмирал не лишь не вдохновлял короля к терпимости по отношению к католикам, но был полон решимости отныне дать их нелегкой доле. Он намеревался удовлетворить запросы парламента на этот счет, в индивидуальности поэтому, что это являлось нужным условием для получения новейших субсидий – единого, что не было ему равнодушно. Карл же, со собственной стороны, обнаруживал все большее недовольство в адрес супруги и французов. Он аннулировал данные некотороеколичество недель обратно аннотации об избавлении католиков из заключения и возмещении им штрафов. Епископ Мандский, духовник королевы, по неосторожности выразил Бекингему ответ против аналогичного посягательства на условия, внесенные в брачный контракт. Это ему не прошло даром: Бекингем выставил его за дверь с кликом: " Убирайтесь! Вы сможете новости себя, как желаете, лишь когда читаете собственный молитвенник или служите мессу! " {303} 4 августа повелитель появился на совещание, чтоб собственно огласить парламенту о собственной хорошей воле. Но произошла новенькая неосторожность. Государственный секретарь Конвей и сэр Джон Кок, бравшие словечко после сударя, именовали настолько противоречивые числа предполагаемых расходов, что депутаты уже не знали, чему верить: 40 тыщ фунтов стерлингов – забавная сумма! – как такого требовал Конвей, или 600 тыщ фунтов, как произнес Кок? Это опять послужило предлогом для оценки. Ее начал Сеймур, который напомнил о неудачах, постигших армию Мансфельда в Нидерландах и Германии, и потребовал светлого отчета правительства о том, как оно распорядится уже предоставленными средствами, а втомжедухе доп, какие запрашивает. На этот раз Бекингем счел, что пришел его черед ответствовать. Он попросил, чтоб обе палаты собрались 8 августа на общее совещание и выслушали то, что мы бы сейчас окрестили изложением общей политической полосы. Речь обязана была идти обо всем: о Вальтелине, об Италии, о Германии, о объединении с князьями-протестантами, об убежденности в стремительных победах на море… " Поскольку, милорды и бога, состояние дел ныне конкретно таково, я надеюсь, что вы укрепите в собственных сердцах то доверие к Его Величеству и ко мне, каковое вы обнаруживали в прошедшем году, ибо с тех пор я не делал и не замышлял ничто такового, что было бы тошно высказанным вами тогда пожеланиям ". То была чистая риторика, и депутаты отлично сообразили это, таккак Бекингем не произнес ни слова о " французском браке ", об обязательстве обнаруживать терпимость к католикам, о кораблях, предоставленных королю Франции, и всячески пытался не раскрывать свои карты, разговаривая о грядущей мореходный экспедиции. " Если бы я прислушивался к слухам и сплетням, – произнес в мнение основной адмирал, – я опасался бы очутиться униженным в вашем мировоззрении по сравнению с тем, что было в прошедшем, но я знаю, что это не так, таккак моя воротила практическиполностью послушна королю и государству, ибо я – искренне верен Англии " {304}. Что до запрашиваемых субсидий, то Бекингем снова не именовал суммы. " Доверьтесь королю, вложите меч в его руки и дайте ему средства для такого, чтоб стать во голове армии ". Подобное упорное увиливание от ясности элементарно поражает. Делалось ли это преднамеренно, чтоб не привести депутатов в совершенное переполох, раскрыв им настоящую картину бюджетных бедствий? Или победитель и сам был не в состоянии буквально уволить нищеты флота? В всяком случае, итог оказался полностью ожидаемым: при таковых критериях, не зная даже размера запрашиваемых средств, депутаты не одобрили их. И вконцеконцов, случился еще один инцидент( ежели его разрешено именовать таким), совсем омрачивший обстановку. Берберские пираты завладели английское судно прямо в территориальных водах Англии, недалеко от мыса Лендс-Энд в Корнуолле. Некий Уильям Легг, ставший одной из жертв нападения, прислал письмо, содержание которого возмутило депутатов: там описывались грабеж и жестокость пиратов. На этот раз Сеймур напрямую выступил против главного адмирала, который обязан был ответствовать за сохранность страны: " Наберемся отваги, чтоб заявить, кто повинен в этом. Мы доверяли герцогу Бекингему, стало быть, это конкретно его причина, его самого или его подчиненных. Безопасность царства не обязана находиться в руках людей, не способных ответствовать за свои поступки " {305}. Поскольку было светло, что новейшего голосования по субсидиям не станет, а парламент делается все наиболее беспокойным, Карл i решил расформировать его. То была топорная опечатка, тем наиболее что стиль шла о главном созыве новейшего правления. В Англии и за границей этот поступок сходу же расценили как знак обоюдного сомнения меж владыкой и народом, желая 6 месяцев обратно все принуждало мыслить подругому. Хранитель печати Уильямс попробовал уверить сударя не аннулировать, а вынести заседания и повременить первых успехов готовящегося к боевым деяниям флота. Если верить венецианскому послу, то даже сам Бекингем на коленях умолял короля отрешиться от собственного решения{306}. Но Карл уперся, и 12 августа в дверь зала заседаний постучал глашатай с черным посохом в руке, чтоб огласить о роспуске парламента. Тучи на горизонте юный четы Сложности, какие, начиная с июля 1625 года, появились в отношениях Карла с его юной женой, занимали суровое пространство в контексте британской и европейской политики. Сам этот брак был по сути политическим: по идеи Людовика xiii и английского короля, стиль шла об союзе 2-ух государств в рамках дипломатического, а может быть, и военного союза. Решающую роль в этом деле сыграл Бекингем. Таким образом, благое единодушие( как телесное, так и сердечное) меж женами становилось нужным условием воплощения политических планов. К огорчению, трудности возникли с самого истока, и не заключительную роль в этом сыграло то, что Генриетте Марии было доверено делать в выгоду возвращения Англии в лоно церковной церкви. При отъезде молодая королева получила от мамы аннотации( составленные папой де Берюлем): " Помните, что Вы – дочь Церкви. Это первое и главное свойство, которое Вам характерно и станет характерно впредь. […] Не допускайте, чтоб в Вашем пребывании разговаривали что-либо, направленное против Вашей веры. Заботьтесь о охране католиков перед лицом короля, Вашего жена, чтобы их снова не постигли несчастья, от которых их избавляют счастливые происшествия Вашего брака. Бог отправляет Вас в эту страну для их охраны. […] Ежедневно молитесь Господу и велите молиться о том, чтоб он соблаговолил возвратить Вашего супруга к истинам вероисповедания, за которое дала жизнь его бабушка [62] " {307}. Трудно доставить что-либо наиболее недопустимое и даже чреватое скандалом, учитывая положение разумов в Англии. Согласно брачному соглашению, предполагалось, что молодая королева станет вольно исповедовать свою веру, имея католическую часовню, окружающую в ведении епископа( Даниеля де Ламотт-Уданкура, епископа Мандского, родственника Ришелье) и обслуживаемую обилием францисканцев и капуцинов. Появление данных людей в рясах на улицах Лондона в тот момент, когда парламент требовал возвращения к соблюдению всех строгостей против британских католиков, не могло не спровоцировать возмущения. Вдобавок французские фрейлины Генриетты Марии, последовавшие за ней в Англию, неприкрыто не хотели привыкать к характерам и традициям данной страны. Да и хозяйка Генриетта – не следует забрасывать, что ей было только 16 лет и она не имела нималейшего житейского и политического эксперимента, – добровольно прислушивалась к советам фрейлин и собственного исповедника. Весьма быстро муж начал апеллировать, что она " к нему холодна ", что она с ним нелюбезна. Он повелел Бекингему побеседовать с ней. Бекингем и Генриетта горькая. Есть все основания мыслить, что с самого истока меж ними не появилось ни малейшей симпатии. Что касается Генриетты, то наиболее чем возможно, что ее мама и сам Ришелье предупреждали ее от британского победителя и воздействия, которое он оказывает на короля. Бекингем же имел все основания бояться, что юная супруга захватит доверие супруга и его сердечко. Как утверждали французы, победитель с самого отъезда из Франции пытался сотворить трещину в отношениях меж женами( в конце концов, разве не сам он, наиболее чем кто-нибудь, жаждал к заключению этого брака?), мы не можем не признать, что он не жаждал портить несогласия меж ними. Граф де Тилльер, которого Людовик xiii провозгласил камергером Генриетты Марии, оставил в собственных " Мемуарах " колоритное отображение всяческих " неудобств ", каковые Бекингем создавал королеве. " Думая, что настолько молодой дух, как дух королевы, разрешено подчинить опасностями, он произнес ей, что повелитель не потерпит наиболее аналогичного поведения по отношению к нему " и что, " ежели она не изменит собственных повадок, для нее наступят горестные эпохи, ибо с ней будут обходиться не как с королевой, а так, как она заслуживает " {308}. Генриетта разговаривала, что " не верует, какбудто отдала королю предлог рассердиться ". Карл обвинял в данных размолвках французское свита собственный супруги( " данных мсье ", как он их именовал) и наиболее только ее фрейлину госпожу де Сен-Жорж, которая не могла извинить унижения, пережитого в Дувре при главном столкновении с английским церемониальным протоколом. Вотан из описанных Тилльером случаев указывает, что в базе только лежало неимение сексуальной согласии. " Герцог Бекингем и маркиз Гамильтон убеждают, – произнес единожды Карл Генриетте Марии, – что будь вы их супругой, они бы почаще воспользовались правами супруга, ежели это действую я… Учитывая, сколь небольшого я от вас требую, вы ведете себя нестерпимо " {309}. Он пожаловался, что Генриетта горькая мало услужлива в кровати. Она побеседовала с госпожой де Сен-Жорж, и та порекомендовала ей изготовить над собой напряжение. И когда на последующее утро повелитель был весел и разъяснил Стини фактор собственной веселья, тот произнес, что недопустимо, чтоб королева подчинялась собственной фрейлине более, ежели жену, и щекотливо бросать подле нее схожих советчиков. Все это происходило летом 1625 года, покуда заседал парламент. После его роспуска Карл пожелал передохнуть и поохотиться в Болье в Нью-Форесте, а Генриетта горькая расположилась за немало миль от него в Тичфилде, в доме глава Саутхемптона, друга Бекингема. Склонные к преувеличениям наблюдатели сделали из этого вывод, какбудто супруги разошлись. На деле это было совершенно не так, но их ссоры стали уже показывать воздействие на дипломатическую сферу. Брачный контракт, подписанный предшествующей весной, подразумевал, что британская королева станет совершенной владелицей собственного окружения и повелитель никого не станет определять в ее свиту, не получив ее согласия. Нельзя не признать, что эта скидка со стороны Карла видится непонятной, ибо, сообразно международному праву, инфанта, вышедшая замуж за иноземного короля, в собственной новейшей стране обязана была отрешиться от всех слуг, какие были у нее на отчизне. Анна Австрийская подчинилась этому закону, выходя за Людовика xiii, то же наиболее сделала ее невестка Елизавета де Бурбон, ставшая королевой Испании. Итак, госпожа де Сен-Жорж, госпожа де Тилльер( супруга былого посла, ставшего камергером), госпожа де Сипьер перевоплотился в лейб-гвардию Генриетты Марии, а их агрессивность к характерам и религии британцев была явна. При этом около королевы находился еще епископ Мандский с цельным отрядом францисканских монахов. Для Карла и Бекингема отъезд данных французов из страны скоро стал занятием принципа. Но сначала следовало назначить королеве британских фрейлин. Ими стали баронесса Бекингем, графиня Денби, маркиза Гамильтон – как вопреки, супруга, сестра и племянница главного адмирала. Генриетта горькая выразила ответ: эти женщины – протестантки, а ей обещали, что протестантов в ее окружении не станет. Епископ Мандский напомнил об критериях контракта. Напрасно. Казалось, все лишь пытались подлить масла в пламя и находили предлога для конфликта. В Тичфилде леди Денби организовала протестантские богослужения в одном из залов замка, в котором жила Генриетта. Та же, как настоящая сумасбродка, позволяла себе опять и опять проскочить чрез этот зал со своими дамами, шумно смеясь, – естественно, это разрешено полагать ребячеством, но британцы расценили схожее поведение как бесславный вызов. Понятно, отчего Бекингем, которого Карл то и дело манил на содействие, объявил Генриетте, что она ведет себя " как девчонка, а не как королева ". Карл растерял снисхождение. Вотан вариант шокировал всех: в Оксфорде, в то время, как супруги кушали совместно в пребывании огромного численности людей, католический поп королевы позволил себе побить англиканского капеллана, произносившего благодарственную мольбу, и приступить шумно декламировать латинскую мольбу. " Король был так возмущен, что встал и ушел, сорвав со стола скатерть со всем, что на ней стояло " {310}. Окружающие начали поговаривать о разводе царской четы. Генриетта и хозяйка уже желала возвратиться во Францию. В письмах мамы и брату она пожаловалась, что ее преследуют, и изображала себя настоящей мученицей. В Лувре лишь и разговаривали что о вероломстве британцев. Неуклюжий посол Ришелье, которому в момент обострения отношений с протестантами Ла-Рошели битва с Англией пришлась бы очень неуместно, попробовал добиться примирения. Он доверил эту нелегкую цель человеку, знаменитому как верный собственной стране политик, но, к огорчению, отличавшемуся обидчивостью и придирчивостью, – то имеется человеку, которому ни в коем случае не следовало препоручать схожее дело. Его звали Жан де Варинье, граф де Бленвиль. Едва приехав в Англию, он поругался с Тилльером, который также был обидчив. Первая аудиенция, которую Карл i дал Бленвилю 11 октября, прошла в чрезвычайно прохладной атмосфере. На последующий день Бекингем показал дружелюбие, но предлогов для несогласий оставалось очень немало: поведение свиты королевы, деяния, предпринятые против британских католиков из-за удовлетворения парламента и назло обещаниям, указанным в брачном договоре, внедрение британских кораблей против протестантов Ла-Рошели, захват британцами французских судов, подозреваемых в перевозе грузов в Испанию. Во всех данных вопросах Бленвиль занимал непоколебимую позицию, будучи убежден в правоте собственного короля. Он чрезвычайно не приглянулся Карлу, и даже Тилльер осудил его. В Париже английские послы, граф Холланд и Дадли Карлтон, водили себя наиболее изворотливо. Ришелье заверил их, что не хочет гнать французских протестантов, а его деяния в Ла-Рошели имеют целью только одно: вынудить обитателей подчиняться королю. На этом шаге Бекингем быстрее хотел примирения, ежели раскрытого столкновения. Он все еще грезил изготовить Францию участницей большой антииспанской коалиции. Он отдалприказ возвратить обладателям оккупированный несколькими месяцами раньше гаврский коммерческий корабль " Святой Петр ". Однако Ришелье отказывался выпустить приведенные Пеннингтоном корабли, какие он нанял на 18 месяцев и поэтому оплатил за них. По сути, ни Бленвиль, ни граф Холланд не могли изготовить ничто толкового, чтоб сблизить английскую и французскую точки зрения, крометого что дела меж владыкой Карлом и королевой Генриеттой продолжали портиться. Опала Уильямса Весьма нежданно одной из жертв парламентской сессии стал хранитель печати Уильямс, преданный приверженец и друг Бекингема еще с тех дальних пор, когда тот женился на Кейт Мэннерс. Уильямс не был политическим гением, но владел ловкостью, порождаемой здравомыслием. Мы незабываем, какие он давал советы Бекингему в деле против монополий в 1621 году [63] и в вариантах нападок испанцев на победителя в 1624 году [64]. Так что у главного адмирала были все основания ценить его дружбой. Однако Уильямсу радикально не нравились воинственные проекты его покровителя. Он неприкрыто придерживался умеренных взоров, разделявшихся большинством британцев: агрессивное известие к Испании – само собой, но главнее только – состояние дел внутри Англии и гражданский мир. Вдобавок к этому, Карл i, в различие от собственного отца, ненавидел хранителя печати. Его советником в религиозных делах стал епископ Лод, которому Яков i не надеялся по фактору его нетерпимости к кальвинистам. Лод же горел жгучей нелюбовью к Уильямсу, что объяснялось как теологическими, так и собственными факторами( вследствии их старинного соперничества за деканство Вестминстера64). Уильямс возражал против раннего роспуска парламента в августе 1625 года. Карл не простил ему этого: 25 октября Уильямсу было предложено сдать муниципальную печать и удалиться в родное линкольнское епископство. Со стороны юного короля это была топорная опечатка. В следующие годы при решении конфликтов, какие отныне стали характерной чертой его правления, Карлу понадобились бы умеренная точказрения и мудрость Уильямса. Согласно всеобщему понятию, опала хранителя печати была занятием рук Бекингема. " Власть барона над владыкой настолько сильна, что те, кому он желает проявить милость, используют всяческими почестями, а те, кому он хочет зла, оказываются повержены ", – написал в ноябре один из тех, кто пристально следил за британской политикой{311}. Возможно, это было не совершенно так, но сообщество обнаруживало практически совершенное согласие. И победителю предстояло пожинать плоды данных настроений. Уильямса сменил честный адвокат, ведущий прокурор Томас Ковентри, который вплоть до собственной погибели в 1640 году оставался самым дисциплинированным и самым прозрачным министром, проявлявшим долговременную агрессивность к католикам. Он не был человеком, с которым Бекингем мог бы вместе улаживать суровые трудности. Он тем наиболее не был тем, кто в случае необходимости мог бы проявить герцогу помощь.10 33 лет спустя.